Имя богини - Страница 123

123

Только альв избегал старуху, но с Каэтаной на этот счет больше не заговаривал. Они ехали в центре небольшого отряда, однако все время получалось так, что остальные будто отделялись от них. Каэ чувствовала себя крайне неуютно, но пожаловаться было просто некому. Казалось, все в отряде свихнулись на несчастной старухе и, если им задавали вопрос не о ней, смотрели на спрашивающего стеклянным взглядом...

На ночь встали лагерем у дороги, которая по-прежнему оставалась пустынной и безлюдной. Разожгли костры, и тхаухуды стали споро готовить пищу. Хныкающая Гильтина лежала на груде плащей у самого огня. Каэтана к костру не подходила. Она сидела около Ворона, который тоже казался чем-то недовольным. Он храпел и вскидывался при малейшем шорохе.

Вообще животные в караване вели себя более чем странно. Они не хотели стоять спокойно, все время порывались куда-то уйти, испуганно косились на людей и жались в кучу. Каэ обратила на это внимание Зу-Самави, но командир отреагировал как-то непонятно. Он обиженно уставился на нее и, помолчав в течение неприятных долгих секунд, холодным неприязненным тоном сообщил, что прекрасно понимает недовольство госпожи проявленной душевностью и помощью, оказанной несчастному существу. Каэ слушала и изумлялась тому, как внезапно изменился тхаухуд за короткое время. Она чувствовала, что еще немного, и люди открыто против нее взбунтуются. Она хотела было переговорить об этом с Ловалонгой, который всегда казался ей самым разумным и хладнокровным, но у него просто не нашлось для нее времени. А Джангарай впервые за все время их дружбы не пришел вечером, чтобы пофехтовать.

Ночью все наконец угомонились. Горел один-единственный костер, и около него с удивительно тупым и равнодушным выражением лица сидел часовой. Он не спал, но был настолько безразличен к окружающему, что Каэ не удивилась бы, пропусти он светопреставление.

Разбудил ее отчаянный, леденящий душу вопль, донесшийся со стороны леса. Часовой вскочил и стал тревожно оглядываться. Солдаты с оружием наготове сгрудились у костра. Кто-то поспешно зажигал факелы. Наконец дорога и ближние заросли осветились неверным отблеском огня. Каэтана встала и подошла поближе.

Долго разбирались, кого не хватает. Солдаты вели себя так, как ведут пьяные или придурковатые люди, – сбивались со счета, кричали, спорили. Каэ уже успела заметить, что среди них нет одного тхаухуда – белобрысого юноши лет двадцати. Он был зачислен Агатияром в отряд, потому что слыл великолепным копейщиком и прекрасным борцом. Каэтана и сама видела, как он не раз побеждал в шутливых состязаниях, которые отчасти ради развлечения, отчасти чтобы размяться затевали тхаухуды на предыдущих привалах.

Шум в лагере поднял на ноги всех, кроме старухи, которая спокойно спала на груде плащей.

«Она еще и глуха, – подумала Каэ. – Если заснула, то ее и набатом не разбудишь. Ну и шут с ней! Одной проблемой меньше».

На поиски юноши двинулись только с рассветом. В густом утреннем тумане было довольно плохо видно, и мелкие детали ускользали от напряженного взгляда. Каэтана шла как бы отдельно от других, стараясь не обращать внимания на то, что ее явно сторонятся.

Тело юноши нашли у старого поваленного дерева в густом сплетении вырванных из земли корней. Он был до неузнаваемости изуродован – его тело с разорванным горлом, выеденным лицом и оторванной правой рукой безвольно лежало в куче песка и прелой листвы. Первым на него натолкнулся сам Зу-Самави. Он издал короткий сдавленный вопль, на который сбежались все остальные.

– Боги! – потрясение прошептал кто-то. И все взгляды оборотились на Каэтану, будто это она была виновна в страшной смерти молодого тхаухуда. Каэ повернулась и молча пошла в сторону лагеря. Ей не хотелось ни с кем говорить.

Воина похоронили у самой дороги, зарыв тело в мягкую почву и навалив сверху бревен. Старуха тихо плакала и гладила пальцами свежую землю.

– Совсем как мой внучек, бедненький. Это кто ж его так, несчастного? Может, и моих деточек уже разорвали дикие звери, а я вот, старая, живу... – причитала она, роняя слезы.

Каэ молчала, и амулет Эко Экхенда холодным пламенем обжигал ей грудь, рвущуюся на части от какой-то новой, неизвестной еще боли.

Сегодня, однако, старуха стала выглядеть гораздо свежее.

Несмотря на то, что произошло, дисциплина в отряде становилась все хуже и хуже. Зу-Самави то и дело забывал назначать часовых, солдаты ехали нестройной гурьбой, обсуждая события последних дней, а товарищи Каэ возились со старухой. Особенно усердствовали Ло-валонга и Бордонкай, но и остальные не уступали им в заботливости и нежности по отношению к бабушке.

На одном из привалов Гильтина вдруг подошла к Молчавшей до сих пор Каэ и обратилась к ней намеренно, как показалось той, громким визгливым голосом:

– Вижу, госпожа, не нравится тебе бабушка Гильтина. Вижу, в тягость тебе бабушка. А это плохо, милая. Придет время, и ты бабушкой станешь, тоже кому-то в тягость будешь. Вспомнишь тогда старушку да пожалеешь, но поздно будет...

Каэтана, стиснув зубы, ждала, чем все это разрешится. Амулет жег ей кожу и выпрыгивал из-под воротника. Мечи Гоффаннона, чьи лезвия она только что заботливо полировала и чистила, запульсировали у нее в руках, как живые тела. В висках стучала кровь, и в глазах темнело.

«Я схожу с ума от неприязни и ненависти», – равнодушно отметила Каэ. Черный ком пустоты внутри нее разрастался и занимал все больше места.

– Глаз не подымешь на бабушку, – не унималась Гильтина, – пренебрежение выказываешь. Бог тебе судья, а бабушка добрая, она все простит.

123